– Привет, Андерс. Может быть, уберёшь ногу с порога?

Андерс стоит так, что одна нога его отставлена далеко вперёд. Маленькое препятствие, мешающее свободно пройти в спальню. Деревенский красавчик, до сих пор убеждённый в своей неотразимости. Из всех сыновей Густава только он, средний, остался не при делах. Совсем не при каких – ни семьи, ни работы. Так и слоняется без дела. Я и не знала, чем занят парень, если бы его папаша не раструбил мне об этом с полчаса назад.

– Звёзды светят нам сверху, маня своим светом к себе, – томно выдыхает он. О Господи…

– Деревенский подкат засчитан. Но фразочка, откровенно говоря, не впечатляет. Давай, брысь отсюда…

Я машу рукой, указывая, куда следует убраться Андерсу. Тот недоумённо смотрит на меня. Пф-ф-ф… Тоже мне, обольститель местных крестьянок! Наверняка сейчас он выдаст… И Андерс на самом деле говорит:

– Что ты сделала с моей наречённой? Аманда была так мила… А у этой красавицы от Аманды осталось только личико…

Я прохожу мимо Андерса, задевая его плечом. Наречённая. Наверное, так говорят только в Вольфахе, до сих пор считая устные договорённости глав семейств чем-то вроде помолвки.

Честно говоря, меня не интересует, что думает обо мне он или кто-либо другой. Они знали маленькую девочку, носившей на голове красную шапочку. Они одобрительно кивали, глядя на то, как она лихо отплясывала на местных празднествах. Но они же крутили пальцем у виска, услышав о желании покинуть родные края и танцевать на большой сцене. Той девочки, Rotkappchen, давно уже нет. Есть Аманда Штерн. У Аманды Штерн нет времени растрачиваться попусту на каких-то деревенских переростков. Но даже переростка можно употребить… в дело. Я подхожу к окну и устремляю взгляд в окно.

– Ты видел бабулю?

– Да, видел.

– И что скажешь?

– Ничего хорошего. Изверги. Вся комната в крови…

– Их до сих пор не нашли?

– Ну-у-у, – тянет Андерс, – наш бургомистр отдал приказ найти виновного…

– И?..

– Пока не нашли.

– Вот как? Плохо ищут?

– Ты же знаешь, как мы тут живём, – усмехается Андерс, – вся надежда на самих себя. Стражи для порядка похлопотали у трупа… Прости.

– Ничего страшного. Дальше что?

– Походили, искали свидетелей. Твоя бабка в глуши жила… Сама понимаешь, какие там свидетели… Никого не нашли.

– Значит, на том и бросили. Никого не нашли? Или просто не хотели искать.

Я сжимаю пальцами подоконник, намереваясь нанести визит нынешнему бургомистру. Кстати, кто сейчас сидит в градоправителях?..

– Кто сейчас бургомистр?

– Тот же, Ганс Петерсен.

– Боров, наверное, весь жиром заплыл?

– Ты даже не представляешь насколько… Что ты собираешься делать? Бабулю уже похоронили. Тебя не стали дожидаться.

– Я хочу осмотреть дом бабули. Надеюсь, мародёры не успели ничем поживиться.

Андерс вдруг хмурится и отрицательно машет головой.

– Нет, ты что… Туда никто и носа не сунет. Говорят…

– Что говорят?

– Да так, ерунда.

– Ну уж нет. Договаривай, если начал.

– Местные говорят, что это не люди так бабулю покромсали. А волки… Говорят, оборотни Шварцвальда вновь вернулись в наши края.

Я застываю на месте, сразу вспоминая бабушкины сказки о людях, способных перекидываться в огромных волков. Говорят, увидев такого, ни за что не спутаешь его с обыкновенным волком. Я усмехаюсь, стараясь не давать детским страшилкам овладеть мной, заставив бояться даже собственной тени. Но против воли взгляд устремляется в лес. Тишина. Темнота. Когтистые лапы ступают мягко по холодной земле. Густая шерсть встаёт дыбом, когда огромный волк, воздев узкую морду кверху, воет на луну…

Я пытаюсь отделать от видения решительным кивком головы. Видение разбивается на мелкие осколки, блестящими звонкими каплями осыпается вниз, к моим ногам. Но часть из них цепляется за одежду, чтобы, уличив подходящий момент, вновь коснуться краешка сознания.

– Надо проведать домик бабули. До наступления темноты. Сегодня же.

– Зачем торопиться?

– Думаешь, у меня так много времени? Мне есть чем заняться в Аугсбурге…

Андерс окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Не все поверили слухам, что Аманда Штерн это и есть та самая Красная Шапочка… Но после твоего письма все сомнения развеялись. Бабуля была рада за тебя. Она два дня ходила с твоим письмом, хвастаясь каждому встречному…

На мгновение моё горло перехватывает, но я вдыхаю воздух поглубже.

– Два дня, да?

– Да. А на третий день к ней должен был заехать кто-то из местных. Вроде молочник, отвезти сыра и молока. Он её и нашёл…

– Я поеду туда сейчас же. Только соберусь в дорогу.

Андерс отрицательно качает головой:

– Это слишком опасно.

– Вот как? Скажи ещё, что никто из местных туда не сунется.

– Так и есть.

– Трусливые шавки.

Я отсылаю Андерса прочь и переодеваюсь в костюм для прогулок: платье более простое, из тёмно-коричневой шерсти, серый широкий пояс и добротный плащ. Мне не нравится то, что я вижу в зеркале: слишком уныло. Ни одного яркого пятна. Радует лишь то, что под платьем простушки волнительное кружево алеет красным. Я бы не выжила в этом царстве серости и уныния без живительного цвета.

Андерс слоняется на первом этаже и пытается отговорить меня ехать к домику бабули.

– Меня очень долго здесь не было. Я обязана побывать у бабули. Во что бы то ни стало.

– Ты не понимаешь, Аманда.

– Да. Я не понимаю. Но хочу понять. Боишься? Оставайся здесь. Тебя никто не зовёт с собой. Я только лошадь возьму на время у твоего отца.

Андерс остаётся на первом этаже, когда я выхожу из дома и иду к конюшне. Андерс стоит на пороге, когда я, взобравшись верхом, направляю лошадь на выход со двора.

– Стой!

Андерс спешно кидается в конюшню и выводит коня под уздцы.

– Чёрт бы тебя побрал, Аманда. Ты перевернёшь с ног на голову весь Вольфах. А ты ведь только приехала…

Я равнодушно киваю, стараясь не показывать, что на самом деле я рада даже такому спутнику, как Андерс. Наши лошади резво скачут по улицам города и выезжают на окраину.

– И лучше бы тебе остаться дома. Отведала бы чаю и булочек с корицей. У отца они всегда получаются отменные.

Андерс не оставляет попыток отговорить меня на всём протяжении пути. Я отмахиваюсь от него, погружаясь в воспоминания. Они едва ли не топят меня в себе, когда передо мной в конце тропы возникают очертания двухэтажного дома бабули.